А вот я уже не мог быть равнодушным. Кровь на снегу казалась черной в слабом свете, и я, только что в пылу битвы лишивший жизни не меньше трех десятков человек, почувствовал, как к горлу подступает тошнота, а руки трясутся.

— Толеданцы не боятся смерти, — сказал Джеронимо, видно, заметив мое состояние. — Для них она — благо. Сон.

— Эй, там! — крикнули снаружи. — Я захожу. Руки вверх и стоять смирно.

Я выполнил приказ. Слева от меня встал Джеронимо, поставив свой несчастный рюкзак и вещмешок под кресло, справа — Вероника, так и не сказавшая мне ни слова.

Вкрадчивые шаги. Резкое движение, будто тень метнулась, и вот в проеме стоит солдат. Черный комбинезон, черная маска, больше похожая на обычный противогаз. В руках солдат сжимал автомат. Уже не АКМ. Что-то, смотревшееся куда как больше и страшнее.

— Сколько вас?

— Трое. — Вероника взяла на себя переговоры. Да, эти-то солдаты прекрасно знают, кто здесь главный, а кому следует пососать Чупа-Чупса.

— Ты — в сторону! — Солдат мотнул стволом.

Вероника колебалась не дольше секунды. Сделала вправо три шага, и мы с Джеронимо остались одни.

Солдат запрыгнул внутрь. Подмерзшие подметки его ботинок гулко ударили о металлическую приступку. Продолжая одной рукой держать чудовищное орудие, сплошь покрытое уродливыми металлические наростами, другой он достал из широкого кармана планшет и, поставив его на панель, ткнул пальцем в экран. Черный прямоугольник засветился, и я увидел безжизненное зеленое лицо.

— Захват произведен, — отрапортовал солдат. — Они уничтожили девятнадцать наших танков, люди погибли.

В пустых глазах Фантома что-то вспыхнуло. Он уставился на меня, и я, наконец, почувствовал то, что должен был. Страх. Дикий, иррациональный, высасывающий душу страх перед этим существом, находящимся за пределами всего человеческого. Будто в сверхбыстрой перемотке увидел все, что произошло с тех пор, как я так же в первый раз посмотрел в эти глаза, и колени задрожали. В мгновение ока я понял, что не было ничего смешного. Только кровь, боль, страх и смерть, бесконечные смерти, которые невыносимым грузом упали мне на душу.

— Позвольте, наконец, поздороваться с вами, — тихо сказал Фантом, и кровь отхлынула от моего лица. — Николас Риверос…

Страшные глаза отпустили меня, и я чуть не упал — ноги стали ватными. Теперь Фантом смотрел на солдата.

— Вышвырни его, этот разговор касается Альтомирано. Возьми образец потом.

— Так точно, — гаркнул солдат и, ткнув автоматом в мою сторону, кивнул на дверь: — Пошел.

Проще всего казалось продолжать стоять. Чуть сложнее — послушно выбраться из бронетранспортера. Но я, собрав остатки чего-то, отдаленно напоминающего смелость, откашлялся и сиплым, тонким, совершенно чужим голосом сказал:

— Можно мне… попрощаться?

— С этим, что ли? — Солдат дернул автоматом на Джеронимо. — Давай, поцеловать не забудь.

— Нет, — почти прошептал я. — С ней.

Дон Альтомирано молчал. То ли удивленный, то ли равнодушный. До меня дошло, что, распрощавшись с двойником, я окончательно утратил и бесценную способность молниеносно угадывать чувства людей. И поэтому сейчас ощущал себя голым и беззащитным. Я будто стоял в кромешной тьме, один, кричал и не слышал эха.

Не дождавшись приказа, солдат сделал какой-то едва заметный жест, который я истолковал как разрешение.

Я шагнул к Веронике. Наконец, она посмотрела на меня — недоступная, непроницаемая, чужая. Что, что она чувствует, господи?! Куда я иду, шаг за шагом? На верную ли смерть или навстречу счастью?

Лихорадочный румянец еще не сошел с ее лица. Волосы растрепались, под расстегнутым комбинезоном — мокрая от пота маечка. А у меня в голове молотом Тора колотится кровь.

И я сделал последний шаг, воскресил ошметки себя прежнего, не боясь вернуть двойника к жизни. Ведь, как бы то ни было, последние двадцать лет это все же был я, так почему же все должно бесследно исчезнуть?

Вероника явно не ожидала того, что произошло в следующую секунду. Я быстрым движением переметнулся к ней, одна моя рука скользнула под ее комбинезон и, обхватив голую влажную спину, прижала к себе. Мы соприкоснулись щеками. Я ощутил, как она вздрогнула и напряглась, готовая переломить меня пополам одним инстинктивным порывом. Но прежде чем это случилось, я заговорил, и мой голос с каждым словом обретал твердость:

— Спасибо тебе за все. Ты, может, и не понимаешь этого, но ты сумела изменить мою жизнь навсегда. Прости, что был груб. Прости, что оскорблял тебя. Прости за ту глупость на балконе…

Должно быть, свершилось чудо, которого я не смел и ждать — ее руки, все еще поднятые вверх, опустились и легли мне на плечи. А я продолжал лихорадочно пытаться довести миссию до конца:

— Только сейчас, когда слишком поздно, я понял: ты навеки расщепила ядро моего сердца, маленькая сеньорита Альтомирано. Мое сердце переполнено любовью до такой степени, что вся она там даже не помещается. Чувствуешь? Чувствуешь ли ты, как сильно я люблю тебя?

— Я чувствую, — тихо сказала Вероника.

— Ты не то чувствуешь! — с досадой на самого себя сказал я и, схватив ее руку, переместил ее себе под комбинезон. — Мой стальной ствол исполнен любви и надежды. Вот он, у меня в штанах, готовый вот-вот разрядиться по мановению твоей руки. Сделай прощальный подарок, просто возьми его и…

— Э, Риверос, ты там что, вообще охренел, что ли? — крикнул солдат.

— Секунда времени! — рявкнул я, чуть повернув голову. — Господи, да что тебе, жалко, что ли? — И снова на ухо Веронике: — Прошу, всего одно движение. Вот так, вот здесь… О, да. Все верно. Спасибо. Я никогда этого не забуду, любовь моя. Прощай.

Неужели получилось? Так просто? Я не мог в это поверить, но удивительная легкость в штанах говорила сама за себя. Пока еще плескался адреналин в крови, я позволил себе последнюю шалость: поцеловал Веронику в щечку и, отстранившись, вышел из бронетранспортера, ни на кого больше не глядя. За спиной у меня оставалась тишина.

Я спрыгнул рядом с пятнами крови. В полумраке чуть не споткнулся о тело Франциско, отшатнулся, и в глаза сверкнул луч света. Подствольный фонарик.

Две фигуры приблизились ко мне.

— Так-так, сеньор Риверос! — Я узнал этот голос. Когда-то в прошлой жизни он предлагал мне легкую смерть в вертолете.

Я засмеялся. Наверное, это была истерика. Смех неудержимо рвался наружу, меня скорчило, согнуло пополам. Ноги, наконец, отказались служить, я упал на колени. Ладони легли на снег, и снег под ним начал таять. Слезы не капали даже, а лились, проделывая в сером снегу бороздки.

В лицо ударил ботинок. Захлебнувшись судорожным всхлипом, я опрокинулся на спину. Ствол автомата ткнулся мне в лоб, на грудь наступили, и я, наконец, замолчал, дрожа от холода и борясь за каждый глоток синтезированного воздуха под огромным куполом, вместившим и бронетранспортер, и последний оставшийся в живых танк.